Архитектурный стиль огромного сибирского города, в котором прошло мое детство, назывался – конструктивизм. И этому были свои причины. Новосибирск начал бурно развиваться в 30-е годы 20 века как раз в период расцвета этого самого конструктивизма, поэтому и в середине семидесятых в центре городе можно было увидеть много мощных зданий сложной конструкции из серого камня, создающих неповторимую атмосферу. А на окраине обитали хрущевки и деревянные дома частного сектора.

Из дореволюционного времени, когда Новосибирск назывался Новониколаевск, уцелело только два кирпичных строения – школа в самом центре и особняк дворянского собрания, похожий на невкусный торт. Сходство с тортом особняку придавали маленькие беленькие ангелочки с трубами, гроздьями рассаженные между окон.

Школа до 1917 года называлась гимназией и считалась лучшей в городе.

Вот в это лучшее образовательное заведение я и проходила с 1 по 7 класс, потом отца перевели на работу в Москву, и мы уехали.

Школа имела две достопримечательности.

Первая достопримечательность воплощалась в посеребренной статуе Ленина с вытянутой рукой перед входом на школьную территорию. Ленин стоял на пьедестале спиной к зданию и рукой указывал не на парадную дверь учебного заведения, что было бы логично, а в противоположную сторону – по направлению к городскому парку с его качелями и каруселями.

Вторая достопримечательность находилась внутри школы.

Если вы думаете, что это было огромное, почти до потолка зеркало в вестибюле, чья мутная гладь, заключенная в резную деревянную раму, помнила еще первых гимназисток, то нет. Второй достопримечательностью была гардеробщица баба Катя, которая сидела возле этого самого зеркала еще со времен, наверное, покорения Ермаком Сибири.

*****

Бабу Катю боялись все. И дети, и учителя, и родители. Потому что баба Катя говорила всегда правду и очень этим гордилась.

– Профурсетка! Жопу прикрой, – кричала она вслед ученице старших классов в чересчур короткой юбке.

– Ваш сын дебил, – оглашала свой вердикт гардеробщица ошарашенной мамаше.

– Почему? – Испуганно спрашивала мать первоклашки.

– Потому, – отвечала Баба Катя.

– Что-то сегодня не важно химичка выглядит, наверное, на ночь обожралась и спала плохо, – бурчала себе под нос эта злыдня, провожая взглядом полную учительницу химии.

Ну и так далее, и тому подобное. Я просто удивляюсь, как ее терпели и не выгоняли с работы.

История эта произошла со мной в первых числах сентября, когда я стала пятиклассницей. Теперь у нас появилось много новых предметов и как приложение к ним много новых учителей.

После последнего урока мне поручили отнести классный журнал в учительскую. Уже собираясь открыть дверь с табличкой «Учебная часть», я вдруг услышала свою фамилию. Прислушалась. Учителя, которые уже успели с нами познакомиться, делились впечатлениями о пятиклассниках.

Оказывается, я очень понравилась преподавателю литературы Иде Исаевне.

– Такая нежная хрупкая девочка. И умненькая, – говорила она, называя мою фамилию.

– А ресницы у нее просто умопомрачительные, – с легкой завистью поддакивала Иде Исаевне молодая англичанка.

«Ага. Вот оно значит, какая я», – подумалось мне, и тщеславие немедленно заполонило мою тогда еще по-детски мелкую душу.

*****

Спустившись в вестибюль, где меня дожидалась подружка Светка, с которой мы вместе ходили домой, я, вручив ей портфель, принялась внимательно рассматривать себя в старинном зеркале, к которому намертво приросла баба Катя. Как обычно баба Катя сидела на скамеечке и вязала.

Я довольно долго вертелась перед зеркалом, когда услышала невнятный скрип. Озираюсь, но источника звука найти не могу.

– Тебе, тебе говорю, – уже более отчетливо доносится со стороны скамеечки.

– Сколько можно здесь стоять и рассматривать свою нанайскую физиономию? – Баба Катя сделала неуловимое движение головой и ее очки с затылка точно упали на переносицу.

Минуту она смотрела на меня очень пристально, и я понимаю, что чувствовали партизаны перед расстрелом.

Внезапно Баба Катя выбросила руку с жирной пятерней в сторону Светки и сказала:

– Вот красавица. Глаза большие, открытые, коса до пояса, румяная… А ты…– гардеробщица замолкает и еще минуту препарирует меня взглядом, потом выносит приговор.

– Глазки такие узенькие, что даже не понятно какого они цвета, на голове три волосины, сама бледная, худая, как глиста в обмороке.

Баба Катя снова убирает очки на затылок, и я понимаю, что разговор закончен. Но нет. На прощание мне было еще сказано:

– Учись хорошо, девочка. Потому, что с таааакой внешностью выйти замуж тебе будет ооооочень трудно.

*****

По дороге домой Светка чеканила шаг и щурила на солнце свои большие выпуклые глаза. У нее было хорошее настроение. Я хотела умереть.

Дома мама, узнав, почему я такая грустная, сказала, что для нее ее дочка самая красивая. Стало еще хуже.

В своей комнате я легла на кровать, свернулась калачиком и принялась сосать большой палец, что не делала с трех лет. В комнату вошел папа – с чистыми шторами в руках, собираясь их вешать – как всегда по субботам родители делали уборку в квартире.

Папа заметил мое состояние, поставил таз со шторами на пол и спросил:

– Лена, что случилось?

И тут меня что называется прорвало. Как рассказывал потом папа, сквозь

рыдания он смог разобрать только одно: «узенькие глазки… глиста в обмороке… и надо хорошо учиться»...

Когда, наконец, ему удалось понять в чем дело, он отвернулся, и я услышала, как папа тихо сказал плохое слово.

– Кто тебе все это наговорил?– Спросил он.

– Баба Катя, – ответила я.

*****

Стемнело. Папа куда-то ушел. Мама пыталась накормить меня обедом, потом ужином, но я не могла есть. Я по-прежнему лежала на кровати в своей комнате и в моей голове вертелись где–то услышанные строки:

Бедный ребенок,

Она некрасива.

То-то и в школе, и дома она,

Так несмела, так всегда молчалива,

Так не по-детски грустна.

Как же теперь я понимала эту девочку из стихотворения! Вот и мне придется всегда тихо сидеть где-нибудь в уголке, чтобы не выставлять на показ три волосины на голове, прятать от всех свою нанайскую физиономию.

Вспомнив о том, что в понедельник надо идти в школу и там, возможно, меня вызовут к доске, я совсем запаниковала. Мелькнула шальная мысль – надо заболеть посильнее, чтобы никогда уже не выходить из дома. Может забраться на шкаф, прыгнуть вниз и – если повезет – сломать ногу?

Вернулся папа. Я услышала, как он спросил маму:

– Спит или плачет?

– Не спит, плачет и ничего не ест, – ответила мама.

Папа зашел в комнату, включил настольную лампу и придвинул к письменному столу два стула. Потом он положил зачем-то на стол наш огромный семейный фотоальбом и рядом небольшую плоскую коробку.

– Лена, вставай, надо серьезно поговорить, – сказал папа.

*****

Настольная лампа щедро поливала желтым светом фотографию моей прабабушки, которую я видела уже наверное 100 раз. Это была детская фотография. Симпатичная девочка лет десяти в платье с отложным матросским воротником сидела, облокотившись на миниатюрный столик. На столике стояла ваза с фруктами.

Внизу фотографии была надпись – Новониколаевскъ 1885 годъ.

Да. Я знала, что очень похожа на девочку с фотографии. Просто одно лицо, как говорила мама. Только у меня модная, короткая стрижка, а у девочки длинные локоны, подобранные на макушке бантом.

Да. Я знала, что это единственное сохранившееся изображение прабабушки.

Но я не знаю, зачем папа мне все это в сотый раз рассказывает.

– Хочешь посмотреть, какой ты станешь в восемнадцать лет? – Неожиданно спросил меня папа.

Оказывается, у дальних родственников сохранился портрет прабабушки, вот к ним папа и ездил, и уговаривал отдать портрет и заплатил большие деньги, что бы они согласились. Они согласились.

– Открой, – сказал папа и придвинул ко мне плоскую коробку.

Я открыла крышку и развернула папиросную бумагу.

Молчание длилось, наверное, очень долго, потому, что папа стал нервно постукивать пальцами по столешнице.

– Неужели я стану такой?!... – Наконец вернулся ко мне дар речи.

– Конечно, ведь вы с ней как две копии,– ответил папа.

В тот вечер аппетит ко мне вернулся, и я съела половину сковородки жареной картошки с котлетой. Заснула я счастливой.

*****

Весь следующий воскресный день я не выпускала из рук миниатюрный портрет юной прабабушки, написанный маслом.

Художник с особой тщательностью изобразил великолепное бальное платье, прическу из высоко поднятых волос, что давало возможность увидеть точеную шею девушки и оценить нежный овал ее лица. Густые и длинные как у меня ресницы придавали взгляду юной красавицы томность, а жемчужная диадема делала мою прабабушку похожей на принцессу.

В понедельник папа решил сам отвести меня в школу. Странно. Я уже давно хожу в школу сама.

Стояло сибирское бабье лето. Город местами полыхал красными ягодами рябины, поздние георгины на клумбах в предчувствии зимы передавали всем последнее прости, березы полоскали поникшие и уже почти голые ветви в прозрачном воздухе.

Ленин возле школы, весь облепленный мокрой листвой, привычно указывал путь по направлению к городскому парку.

Уроки уже начались, и в вестибюле никого не было кроме бабы Кати.

Папа подвел меня почти вплотную к гардеробщице, хотя я и упиралась, и пристально уставился на нее.

Баба Катя вопросительно подняла на нас глаза.

– Узнала? – Спросил папа. И тут произошло странное. Баба Катя вдруг улыбнулась, отчего ее лицо разъехалось в разные стороны, как будто кто-то сплющил его, и запричитала:

– Конечно, Володенька, узнала, узнала! Ты, я слышала, большим начальником стал. Кто бы мог подумать! А ведь таким хулиганом был! Таким хулиганом…

– Я им и остался. – С угрозой произнес папа.

Затем папа аккуратно снял с затылка бабы Кати очки, вынул из кармана белоснежный носовой платок, тщательно протер оптический прибор и водрузил круглые в оправе стекла на мясистую переносицу гардеробщицы. Потом он выбросил в корзину для бумаг носовой платок, и низко нагнувшись к бабе Кати, проговорил очень тихо, но я услышала:

– Это я сделал для того, старая (дальше следовало нехорошее слово), чтобы ты смогла хорошо рассмотреть мою красавицу – дочь.

Когда папа ушел, баба Катя перекрестилась.

*****

История с портретом имела неожиданное продолжение. Уже в Москве, будучи студенткой 3 курса вуза, я привела домой знакомить родителей с Валерой. Мы решили пожениться. Валера был умным, начитанным парнем, особенно он увлекался живописью.

Папа и мама показывали жениху квартиру, когда он остановился возле портрета юной девушки в жемчужной диадеме и принялся его рассматривать.

– Это моя прабабушка, – сказала я.

Валера с удивлением посмотрел на меня:

– Не может быть. Ведь это… –

Папа прервал его:

– Не надо. Я сам все расскажу.

За чаем в гостиной первую часть истории про глисту в обмороке, узеньких глазках и трех волосинах пришлось поведать мне.

Потом продолжил папа.

– Я тебя обманул, Лена. Прости, – начал он и рассказал, что когда увидел меня рыдающую в истерике, и разобрался в причине произошедшего, то понял, что произойдет потом. Благодаря подружке историю не удалось бы сохранить в тайне, и ко мне приклеилось бы какое-нибудь мерзкое прозвище.

(Папа как в воду глядел. Светка разнесла обидные слова бабы Кати всему классу и меня начали дразнить. Но я посматривала на обидчиков свысока, и только снисходительно улыбалась – ведь я знала, какой красавицей вырасту. И ребята отстали.)

– Переубеждать тебя было бесполезно. Ты выросла бы с уверенностью, что ничего из себя не представляешь, и вместо того, чтобы любить и уважать себя, ты всю жизнь пыталась бы доказывать всем и каждому, что достойна любви и уважения.

Папа еще долго говорил о том, какой несчастной могла бы сложиться моя жизнь, если бы я поверила словам бабы Кати.

Никто из нас не притронулся к чашкам с чаем и чай остыл.

Наконец папа отхлебнул остывший чай и сказал, как будто бросился в пропасть:

– И тогда я поехал к знакомому антиквару и купил этот портрет.

Мы все – и мама, и папа, и я с женихом – долго молчали, а потом я проговорила:

– Тебе незачем просить прощение, папа. Ты все сделал правильно. Но кто же тогда на портрете?

Папа пожал плечами. Он не знал. Тогда Валера взял мою руку и влюбленно сказал:

– А ты действительно на нее немножко похожа. Совсем чуть-чуть.

– Да на кого же?! – Теряя терпение, воскликнула мама.

– На портрете изображена Элизабет Баварская – Императрица Австрии в молодые годы, – ответил мой будущий муж.

Елена Кириллова