ЗАГАДКА ИВАНА ТУРГЕНЕВА

Эжен Луи Лами. Портрет Ивана Тургенева. 1844 год.

В легендарной серии "Жизнь замечательных людей" издательства "Молодая гвардия" готовится к печати книга Игоря Вирабова "Иван Тургенев". В канун 200-летия со дня рождения великого писателя  публикуем отрывок из будущего бестселлера.

Тургенев прорубил литературное окно в Европу. Первый огромный русский писатель, принятый на Западе за "своего". Да нет, и это лишь верхушка айсберга: с его помощью русская литература стала открываться миру как мощный и неизведанный материк. Пушкин, Лермонтов и Гоголь - с ним не просто шли потоки переводов (в переводах Луи Виардо находили множество несовершенств, но был еще и Мериме), он дал ориентиры: открыл действительно достойные имена (пусть даже многие ходили в недругах Тургенева) и отделил их от пустышек, которые лезли отовсюду как тоненькая вермишель. За ним в Россию потянулись не одни маркизы де Кюстины.

Шестидесятые - эпоха, которую Тургенев написал заранее.

Событие великое, отмена крепостного права, покатилось вдруг куда-то не туда. Совсем как через сотню лет, в шестидесятые двадцатого столетия, в воздухе носилось - "оттепель" (первым Тютчев произнес) и даже "перестройка". В этой цикличности загадочная, неизученная, кажется, закономерность. В моду вошло столоверчение: вызывали духов. В цирке выступала бородатая женщина Юлия Пастрана. Крестьяне массово спивались. Девушек охватила эпидемия необъяснимых самоубийств.

А что писатели? Разбились на две партии и страшно воевали. Зовут студенты Достоевского - он отвечал, что не пойдет туда, куда зовут Тургенева. Лет через сто вот точно так же, решив, что он оригинален, поэт Бродский будет повторять свой каламбур о поэте Евтушенко: если он против колхозов, то я - за. И тот же цесаревич, будущий Александр Третий, не хуже Никиты Хрущева с Эрнстом Неизвестным и "абстракцистами" - назовет после выставки художника Верещагина "мерзавцем" и "скотиной".

К.Брюллов. Портрет певицы Полины Виардо Гарсия. 1844 год.

Можно сказать и так: Тургенева обвиняли справедливо. Стоило ему поставить точку в "Дневнике лишнего человека" - кругом все стали чувствовать себя какими-то выпадавшими из века.

Критик Надеждин упомянул давным-давно (в своей статье о романтизме) слово "нигилист" - и ноль реакции. А стоило Тургеневу произнести в "Отцах и детях" - и "нигилисты" косяком пошли, мерещились повсюду.

Вышел роман "Новь" - и через пару месяцев в загадочном угаре суд оправдал девушку Веру Засулич, тяжело ранившую из идейных соображений генерала Трепова. Немецкие газеты загалдели, что и это все Тургенев предсказал.

Писатель разводил руками. Ну да. Что он умел, так это разъедать себя.

Выуживал по ниточке витающие в атмосфере чувства. Из этих ниточек каким-то чудом сплеталась ткань предчувствий.

В "Доме Остроухова" представили автошарж Тургенева и другие раритеты. А кто еще умел вот так?

Вечно разгадывают тайну связи Тургенева с семейством Виардо. Но это тайна, у которой нет разгадки. Обычный здравый смысл здесь не уместен. Он изувечил этой страстью свою жизнь? Возможно - с точки зрения самых нехитрых обывателей.

Он не терял рассудка: "жизнь (выговаривай: жызнь) звучало в моей душе, и я с неопределенной тоской прислушивался к этому звуку".

Что он слышал?

Все, что ни случилось, каждый поворот в его судьбе, все персонажи, - всё было заранее написано. История с Полиной Виардо возникла не из воздуха - сюжет был дан в рассказе "Петушков", повторен в "Переписке" и закреплен для верности рассказом "Бригадир". Тургенев следовал сюжету.

Сначала он придумал для себя любовь, предмет любви, всю свою жизнь - потом прожил.

В конце концов не только Виардо - он так же написал, соткал из букв все шестидесятые, хребет столетия. Сначала написал - потом всё по-написанному и случилось.

Мне скучно, буйабес!

Перед отъездом из Парижа, девятнадцатого (30) января 1880-го, Тургенев позвал на обед писателей Эмиля Золя, Эдмона Гонкура и Альфонса Доде. Гюстав Флобер, увы, болел в своем Круассе. Но мысленно он с ними.

Что делать, Фауст? Приятели устроили день буйабеса. Почти по Пушкину: мне скучно, буйабес.

Буйабес, прованский рыбный суп, готовится на тысячу ладов и вариаций - наваристо и густо. Морские скорпионы, морской петух, другая рыба свежего улова, креветки, мидии - все сразу. Так что дымящийся картофель не поместится - его могут подать отдельно. Дух пряностей не расплывается, а как-то стелется.

К буйабесу, если привередничать, то лучше белое из долины Роны. Но подойдет и красное из винограда Гренаш.

Г. Флобер. В кругу друзей. Слева направо: Доде, Флобер, Золя, Тургенев.

Конечно, спасская уха из налимов легко могла бы сбить с буйабеса спесь - ну да, ее не набивали плотно разнообразными морскими гадами, она остра, но не настолько. Дело спорное. Но точно - русскую уху уравновешивают только запотевшие графины (угадайте, с чем). Но! Опять же но! Изысканный Иван Сергеевич - и водка? Он, бывало, в Спасском пел дифирамбы шипучему "Редедеру". Но не к ухе же. А вот не надо думать, будто эти два понятия - Иван Сергеевич и водка - так уж несовместны. К счастью, есть свидетельство Флобера, знатока и обожателя яблочного кальвадоса.

Как-то в начале семидесятых - еще жива была, царствие ей небесное, старушка Жорж Санд (скончалась в июне 1876го) - Флобер с Тургеневым возвращались из ее усадьбы в Ноане. Сели в вагон - не повезло с соседями, чем-то они показались неприятными. Душа просила утешения. И тут - о чудо, о предусмотрительный Тургенев! - у него на этот случай оказалась живительная фляга.

Иван по кличке Теплая Груша и Гюстав по кличке Ротозей (любителем раздавать прозвища был Флобер) были спасены. Флобер потом рапортовал писательнице (23 апреля/ 4 мая 1873): "Утешились крепкими напитками, так как у милейшего московита дорожная фляга была наполнена превосходной водкой. У обоих было немного грустно на сердце. Мы не разговаривали и не спали".

Это к тому, что всякое бывало. Хотя Тургенев меру знал.

Что же до буйабеса, его любил особенно Золя, но и Доде мог с ним поспорить. Просто Золя периодически стонал, что смертушка к нему придет как раз от буйабеса, который поедался им "в неограниченных количествах". Иногда решал худеть - и ел без хлеба. Раз за три месяца сбросил сразу двадцать восемь фунтов (почти тринадцать килограммов). Гонкур считал - и правда, постройнел. Тургенев же предпочитал суп с потрошками. Или куриный. Про буйабес из уважения молчал .

Шумный Флобер - как вспоминал Доде - ел густо, смачно, настаивал на блюдах из откормленных руанских уток и масла требовал нормандского. Когда-то Эмму Бовари аж передергивало от того, как хлюпал супом ее постылый муж (роман признали аморальным - Флобер из-за него судился несколько лет), но женские капризы писателя не пугали: он-то был холост.

Гонкур однажды заказал имбирное варенье, и это почему-то запомнилось Доде. Сам же Гонкур оставил описание одного обеда: "зеленый суп, лапландские оленьи языки, рыба по-провансальски, цесарка с трюфелями". Но что-то как-то не наелись. Гонкур запомнил, что Тургенев "обещает угостить русскими вальдшнепами - лучшей дичью на свете".

Судя по записям Гонкура, Тургенев обещал и говорил безостановочно. Но если он в своей тарелке, все начинали его просто обожать. Душа компании. Хотя - славянская. Мог напустить туману, который для приятелей, конечно, тоже был "славянским". К любому повороту в разговоре у него история. К вину - пожалуйста - как на каком-то немецком постоялом дворе ему доводилось распить бутылку необыкновенного рейнского вина: ее откупорила дочь трактирщика, похожая на фаустовскую Гретхен, и то ли от нее, то ли от вина распространился запах фиалок - захочешь не забудешь.

Садились часов в семь. Часа в два ночи Золя с Флобером стягивали пиджаки. Тургенев - на диване. Гарсонов выставляли за дверь - лишние уши, а у них разговор по душам. Хотя кричали так, что слышно всюду. И чуть не до утра. О том, что жизнь злодейка, ремесло писателя собачье, о женщинах, о смерти и о книгах - без ложной лести. Обеды вечно совпадали: у Флобера вышли "Искушение святого Антония", "Иродиада" и другие повести, у Гонкура - "Девка Элиза", у Золя - "Аббат Муре", у Доде - "Джек". Тургенев приносил из нового - "Живые мощи" и "Новь".

Обеды впятером (обычно их называют "обеды пяти") стали традицией с 14 апреля 1874-го. То в ресторане у Маньи, то у Вуазена, то у Пелле, Адольфа или Риша, за Оперой, на площади Комической оперы.

Доде в воспоминаниях: "Да, нас нелегко было накормить, парижские рестораторы должны нас помнить. Мы часто меняли их". Наедались - по 40 франков с каждого, по тем временам просто очень солидно. Поначалу собирались минимум раз в месяц. Со временем пореже - как получится. Сложилось так: им было хорошо друг с другом. Несмотря на разницу в литературном багаже и возрасте (самым старшим был Тургенев, Флобер - моложе на три года, Эдмон Гонкур - на четыре, Доде и Золя - на целых двадцать два), все равны друг другу. Над их обедами курился ореол "освистанных" - придумали такое правило, чтоб вежливо отшить непрошенных и нежелательных: обеденный кружок объединяет литераторов, чьи пьесы хоть однажды на театральной сцене провалились.

"В самом деле - Доде перечислял на всякий случай - мы все потерпели неудачу: Флобер - со своим "Кандидатом", Золя - с "Бутоном розы", Гонкур - с "Анриеттой Марешаль", я - с "Арлезианкой". К нашей компании хотел было примкнуть Дирарден (имеется в виду Эмиль де Жирарден, видный парижский публицист, строчивший и романы, муж поэтессы Дельфины Жирарден и сторонник либеральной империи. - И.В.), но он не был писателем, и мы его не приняли. Тургенев же дал нам слово, что его освистали в России, а так как Россия была далеко, то мы не стали проверять, правда ли это".

Насчет освистанного, можно сказать, Тургенев не лукавил: комедии его по сцене пробегали прежде без особого успеха. И был еще один, напомним, печальный опыт: "Школа гостеприимства", которую придумали как шутку в Спасском, превратили в фарс (в котором, между прочим, зло пародировался уже вошедший в моду Чернышевский) и решили показать столичной публике. Фиаско описал (волнуясь, что "автором этой чепухи" считают одного его, без Дружинина с Григоровичем) Тургенев - Василию Боткину, 8/20 февраля 1856го: "Вчера у Штакеншнейдер на домашнем театре давали "Школу гостеприимства" - и она произвела скандал и позор, - половина зрителей с омерзением разбежалась, я спрятался и удрал". Так или иначе, освистали, так что обед с французскими писателями Тургенев заслужил.

Дело не в том сейчас, какой у русского писателя был аппетит. И даже не в гастрономических причудах. Никто и не заметил, как случилось, но рекомендованный когда-то Полине Виардо как "плохой поэт", Тургенев стал к семидесятым годам влиятельной фигурой на карте мировой литературы. Может, кому-то это было неприятно, кому-то не хотелось признавать, но так действительно случилось.

Как удалось? Увы, но проще сосчитать ингредиенты в супе буйабес...