Виталий МАНСКИЙ, режиссер-документалист: ГОСУДАРСТВО НЕ ИМЕЕТ ПРАКТИЧЕСКИ НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ К ЛЮДЯМ, ЯВЛЯЮЩИМИСЯ, КАЗАЛОСЬ БЫ, ЕГО ЧАСТЬЮ
Очевидным кандидатом на одну из главных наград «Кинотавра» стал единственный документальный фильм в конкурсе — «Труба» Виталия Манского. Рассказ о том, как живут люди и по эту, и по ту сторону границы на протяжении газопровода Уренгой–Помары–Ужгород.

Вечный огонь не вечен

— Фильм под названием «Труба» может иметь бесчисленное количество сюжетов. Нынешний сразу возник или вы сначала задумались над глобальной проблемой — что значит это месторождение для страны и мира?
— Тема нефтегазовой отрасли сама по себе меня никогда не интересовала. Вообще говоря, мы снимали картину о том, почему мир так устроен. Почему мы такие, а они такие. Где наше место в этом мире, можем ли мы измениться, можем ли мы интегрироваться. Собственно, наш фильм — своеобразная экранизация конфликта почвенников и западников. Я просто искал сюжетообразующую историю, и так возникла «Труба», как объединяющий фактор и символ. Я специально не вставлял кадры, где кто-то из героев смотрит рекламу про «Газпром — наше достояние». Но мы все эту рекламу знаем, она часть пространства, в котором мы живем.

— Как вы выбирали героев, объекты для съемок?
— Это был достаточно сложный путь сведения воедино очень многих факторов, не только географических, но и временных — от праздника оленеводов в Ханты-Мансийском районе до карнавала в Кельне. И даже признаюсь, что, еще сидя в Москве, я написал литературный сценарий — чего, как правило, не делаю. И в этом сценарии уже было почти всё, что появилось потом в фильме.

Например, я написал историю про Вечный огонь. Я знал, что даже в России не все Вечные огни работают постоянно, но на День Победы их обязательно включают. Сам факт, что Вечный огонь не вечен, а в него вложена экономия денег и горючего газа, — это важная составляющая фильма.

— Перед вашим фильмом я пошла прогуляться по Сочи и вернулась в состоянии дикого уныния. И даже не только потому, что уничтожена природа. А потому что этот город обустроен в соответствии со вкусами и потребностями большинства населения страны, в которой мы живем. И это мое депрессивное настроение подтвердилось вашим фильмом.
— Тут очень важный момент. Все герои фильма, где бы они ни жили, — в России или за ее пределами, — так или иначе довольны своей жизнью. Мы смотрим на их жизнь и впадаем в уныние, а для самих людей это нормальное, естественное, комфортное существование. Более того, российские герои четко формулируют: «Не трогайте нас — и мы как-то выживем. Мы готовы к смирению. Дайте нам немного электричества, а картошку мы посадим сами». Происходит дистанцирование народа от государства, которое живет какой-то своей жизнью, зарабатывает какие-то свои деньги, решает какие-то свои проблемы и к людям, являющимся, казалось бы, его частью, не имеет практически никакого отношения. Как в России, так и за ее пределами.

Мы не снимали разрушенные дома и храмы

— Да, ведь при пересечении границ в вашем фильме совсем не происходит смены настроения. Чистота улиц и отделка домов, конечно, иные...
— ...но это не решает проблемы. Потому что привыкание и даже комфорт — это еще не счастье. Точнее, не знак равенства счастью. Мне, как либералу и западнику, конечно, очень хотелось, чтобы мы пусть не счастливо, но комфортно жили — в европейском понимании слова. Но совершив это путешествие, я понимаю, что ни при моей жизни, ни при жизни моих детей эта мечта не осуществима. Потому что «мы» и «они» исконно, принципиально разные.

Человек, который, для того чтобы похоронить своего близкого, должен с семи утра до пяти вечера долбить под могилу мерзлую землю, не может понять человека, который в аналогичной ситуации комфортно, в белых штиблетах приезжает чуть ли не в концертный зал, слушает «Аве Мария» и уезжает обратно в свой офис. (Весь чешский эпизод фильма снимался на кладбище; герой — человек, работа которого опускать гробы в печь).

Я же не говорю, что в Чехии всё благолепно и прекрасно: на кладбище там конвейер, всё формализовано до предела. И потом, мне трудно представить себе русского человека, который будет хоронить своего близкого в картонной коробке из экономии. Мы не говорим — посмотрите, как там хорошо, а здесь плохо. Говорим лишь, что мы и они — разные до невозможности слияния.

Мне рассказал наш звукорежиссер, что рядом с его домом был заброшенный грязный лес, где пили, ходили в туалет и выбрасывали мусор, а потом районная управа решила его очистить и проложить дорожки. И люди стали писать жалобы, что разрушается их привычный ареал обитания. В этом тоже определенные код и ключ. Для нас такая жизнь естественна, она в нашей крови. Понятно, что на этом же материале Говорухин, например, мог бы снять «Так жить нельзя-3», и там было бы тысяча и одно обстоятельство, которое производило бы эффект бомбы.

Но мы изначально отказали себе в праве съемок разрушенных домов, разрушенных храмов, лежащих в грязи людей. Мы видели тысячи разрушенных домов, десятки разрушенных храмов, но принципиально не поворачивали в эту сторону камеру. У нас не было задачи обличений. Более того, все герои, которых мы снимали, — это благополучные люди, живущие на своей земле, в некоей гармонии с окружающим их миром.

Лариса Юсипова