БЫЛО ТОГДА В ЛЮДЯХ НАСТОЯЩЕЕ!
Последний советский маршал Дмитрий Тимофеевич Язов — человек, поживший и повидавший столько, что иному и на три жизни хватит. Все было в его судьбе. И война (воевал в пехоте — страшнее ничего не бывает), и тюрьма, и слава, и карьерный взлет выше некуда (дослужился до министра обороны тогда еще могучей военной державы — СССР), и опала… Язов — представитель того самого, почти ушедшего поколения победителей, которое теперь дежурно чествуется майскими днями, но которое наше общество по большому счету давно уже не слышит. А зря! Эти суждения, свободные от конъюнктуры и политкорректности, дороги еще и потому, что правда в них — выстраданная, а не вычитанная.

— Дмитрий Тимофеевич, есть ли на свете что-то страшнее войны?
— В прошлые века от чумы или холеры гибли целые города и народы, в память об этом, я видел, в Берлине, Праге и других столицах установлены монументы. Но война — куда большее бедствие. Ужас еще в\ том, что здесь люди сами убивают друг друга.

— Есть и такая точка зрения: войны движут прогресс, без регулярного кровопускания человечество хиреет.
— Ну да, давайте оправдывать зверства. Благодаря войнам, говорите, человечество развивается? А то, что миллионы людей в расцвете сил сходят в могилу, а целые страны превращаются в развалины и золу, — это вам как? Не жалко? Дело, конечно же, не в прогрессе. Война — явление общественно-политическое. И направлена она на захват. Почему немцы в 1941-м на нас напали? Гитлер ведь объяснял: расширение жизненного пространства, мировое господство… Вот вам и весь прогресс. А разве сегодня Соединенные Штаты не стремятся к мировому господству? Все, что происходит в Ираке, Ливии, Сирии и других странах региона, — это тоже имеет отношение к прогрессу? К нефти это имеет отношение!

— А если говорить не о человечестве, а о человеке? Конкретно о вас, о вашей судьбе.
— Меня судьба била, я даже книгу написал с таким названием — «Удары судьбы». Когда был маленький, умер отец. Женился — дочка попала в кипяток, сварилась. Через некоторое время жена умерла. Сын умер. Внук погиб на машине. И сам оказался в юрьме по случаю ГКЧП. Но тюрьма меня меньше всего колышет, а вот то, что до нее назвал, — действительно беда, трудно все это было пережить. И все равно, даже это горе не идет ни в какое сравнение с тем, что было на фронте.

Например, первое ранение. Мне еще не было и 18 лет, я пришел в армию добровольцем, год себе приписал. После училища в июле 1942-го на Волховский фронт, а уже 30 августа — ранен, контужен. Ранение в ногу, а мне тогда показалось, что меня разорвало на части. Потом понимаю: раз я думаю, что меня разорвало, значит, еще жив. И потерял сознание. Дотащили до телеги — я на ней могу держаться только на четвереньках. В госпитале я находился сентябрь—октябрь, в ноябре выписали. Захожу к начальнику штаба, он говорит: иди принимай 9-ю роту, командира Костю убило... А Константин Соловьев со мной вместе в училище учился.

— Что кричали командиры, поднимая солдат в атаку?
— Да всё кричали. «В атаку!.. Вперед, за Родину!» И «За Сталина!» кричали. Я сам так орал благим матом. Солдату, который должен первым подниматься, давали в руки флажок. А когда я сам первый раз поднялся, крикнул: «Вперед, в атаку!..« — оглядываюсь, а за мной никого нет. Потому что в том первом моем составе были одни старики — 50 лет и больше. Их из Ленинграда привезли через Ладогу, они были все опухшие от голода, какое там воевать. Не получилось атаки, а всего-то надо было маленькую деревеньку взять. Не взяли.

— Кто-то из них выжил?
— Трудно сказать, меня же ранило. Политрук потом в госпиталь прибыл, тоже раненый, говорит: погибло их много, да почти все. А в вещмешках у них знаете что находили? Каблуки, подметки… Это же все бывшие крестьяне — подбирали то, что в их представлении было ценно. Думали, война скоро кончится, и вернутся они домой богатыми. Многие неграмотные. Бывало, подойдет такой ко мне: «Сынок, напиши письмо!» Я говорю: какой я вам сынок, я командир! Но писал, что же делать. А когда вернулся в свой полк после госпиталя, стариков уже никого не было, только молодые солдаты. С ними уже легче было воевать.

— Вы ведь сибиряк?
—  Да, из-под Омска, а предки пришли туда из Великого Устюга. Больше всего погибло в войну именно сибиряков — почти все, кто ушел на фронт. А мне вот повезло…

— Если перенести нашу сегодняшнюю страну, как она есть, в 22 июня 1941 года, выдержала бы она испытание?
— Провокационный вопрос. Но отвечу со всей прямотой: ни за что бы не выдержала. Разве могут 80 бригад, которые у нас сегодня есть, остановить такую армию, какую имел Гитлер? Но сейчас война, если, не дай Бог, случится, не такая будет. Войны не повторяются. Война фактически идет — война денег. Где больше денег, туда утекают умы, богатства, власть над миром.

У нас во время Великой Отечественной было 19 млн рабочих, а у немцев 32 млн — на них работала вся Европа. А техники мы выпустили больше. Под Волоколамском на реке Ламе, когда немцы на Москву шли, у нас было 39 орудий на километр фронта. В Выборгскую операцию, когда мы окончательно Ленинградскую область освободили, — уже 259 орудий. А когда Рокоссовский уничтожал последнюю, северную группировку немецких войск под Сталинградом, — 330 орудий. Удивительно, но ведь и воровства во время войны практически не было. И не только из-за страха. Было тогда в людях что-то такое… Настоящее! Голодали, но победили.

Сергей Бирюков