Алексей СИМОНОВ, президент фонда защиты гласности: БЫЛ МОМЕНТ, КОГДА ВЛАСТЬ ИСПУГАЛАСЬ И У НЕЕ ДРОЖАЛИ РУКИ
Президентский совет по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека покидают сразу несколько его членов. Один из них, президент Фонда защиты гласности Алексей СИМОНОВ, рассказал, в какой мере совет являлся демократической ширмой власти, кого правозащитникам удалось спасти и чем отличались президенты Путин и Медведев.

– Вы сказали, что решили уйти из совета еще до инаугурации Владимира Путина. Почему?

– Я считаю, что ему не хватает легитимности. Не сомневаюсь, что страна голосовала за него, но вовсе не так рьяно, как это выглядит в представленных обществу цифрах.

– Ваш уход – протест против фальсификации выборов?

– Нет, никакой не протест. Это самосохранение.

– От чего?

– Душу хочу сберечь. Это висело на мне, люди обращались. Они же не знают, как работает совет. Какие в нем порядки, куда двигаются бумаги. За 10 лет пребывания в совете единственное, что мне удалось реально сделать, – освободить артистку Наташу Захарову, которую осудили во Франции и перевели в подмосковную колонию (актриса Наталья Захарова была приговорена во Франции к трем годам лишения свободы за попытку поджечь квартиру бывшего мужа). Я попросил у Медведева ее помиловать, и ее быстро, спустя несколько дней, помиловали. Но когда я попросил у Медведева помиловать Данилова, Решетина и Сутягина (осужденные за шпионаж ученые Валентин Данилов, Игорь Решетин и Игорь Сутягин, чьи дела правозащитники считают сфабрикованными), то получил отказ. Осужденную во Франции женщину помиловать можно. А с остальными – извините.

– Но хоть ее благодаря вам помиловали. А теперь и это сделать не сможете.

– В совете было больше 20 рабочих групп, и какие-то полезные вещи они сделали. Но совет, к сожалению, работает с президентскими структурами. То есть с бюрократией. Вот когда мы начинали действовать по линии гражданского общества, успехи были значительнее. Например, комиссия по Магнитскому не помогла дело выиграть, но она помогла делу не умереть, сохранила о нем память. Экспертиза по Ходорковскому продолжает работать.

– Но Ходорковский продолжает сидеть.

– Да, продолжает сидеть. Потому что когда совет пытается подвигнуть президента к тому или другому, то перед бюрократической системой он оказывается бессилен.

– Но это хотя бы хорошая трибуна. А вы от нее отказываетесь.

– Да, тут с одной стороны – польза, с другой – осадок в душе. И когда перевешивает осадок, лучше этого не делать.

– В чем состоит осадок?

– В ощущении бессмысленности того, что ты делаешь. Сколько можно делать то, что считаешь бессмысленным?

Чем отличались реакции президентов на то, что предлагал совет?

– Они старались не относиться к этому ни с иронией, ни с юмором. И это им более-менее удавалось.

– А на самом деле как относились?

– Мы так грузили президентов в течение тех нечастых встреч, что у нас были! Мы встречались и с тем, и с другим президентом в общей сложности раз 10 или 12 за 10 лет.

– На какого из президентов удавалось больше повлиять, если судить по их последующим делам?

– Скорее на Медведева. Но как частные лица президенты вели себя абсолютно прилично. И выглядели прилично, и, у меня было ощущение, что и тот, и другой общения с гражданским обществом побаивались, готовились к встречам. Почему и встречи происходили редко. Мы заранее заявляли темы, иногда предварительно передавали бумаги, чтобы сориентировать президента. Желания вставить идеологическое перо не было. Мы говорили о тех вещах, которые казались нам важными и изменимыми. Президенты оба были примерно в курсе дела. Отличало их то, что Путин время от времени решительно говорил «Нет» по каким-то вопросам и даже сердился, когда с ним спорили. Медведев не сердился, когда с ним спорили, и говорил «Нет» реже. Путин на меня один раз наехал, когда я назвал неправдой то, что подготовку захвата на Дубровке террористы могли видеть по НТВ. Он ответил, что сам руководил операцией и отдавал приказ о применении газа. Не то чтобы я сильно напугался, но что было, то было.

– Президенты внимательно выслушивали, иногда говорили «Нет», но поступали, как считали нужным?

– Нет. Поступали так, как решали их помощники, потому что к помощникам переходили все бумаги.

– В какой мере совет был ширмой, изображавшей гражданское общество, к которому прислушиваются, тогда как в реальности ничего не меняется?

– Это не ширма. За ней никто не прячется. Совет – это посредник между президентом и гражданскими организациями. Очень редко члены совета принимали какие-то решения самостоятельно. Гораздо чаще мы лишь передавали прошения в президентские руки. Большей частью – неудачно.

– Но телевидение показывает, что совет есть, правозащитники говорят, президент слушает. А потом все бумаги передают чиновникам, и с концами.

– Да, пресса присутствует на встречах 15 минут. И за эти 15 минут успевают высказаться президент и в общих чертах председатель совета. А о чем и как говорится на совете и какие при этом выражения лиц, уже никто не видит.

– А есть надежда, что свободные времена вернутся в обозримом будущем?

– Последний год в этом смысле был замечательным. Происходила масса приятных мне событий. Приятных, потому что я в них участвовал, ничего не возглавляя при этом. Ходил на митинги в качестве рядового крикуна или рядового молчуна. Мне нравится, что власть испугалась, что был момент, когда у нее дрожали руки. Это чудесно, потому что наша власть не ощущает пределов своей власти. Ей кажется, что она – власть над всем. Но на самом деле она просто наемная бюрократия, и не более того. Они этого не понимали, и в какой-то момент выяснилось, что люди могут грамотно сопротивляться и оппонировать, и с ними за это ничего не сделаешь. Правда, сажают на 15 суток.

– Сейчас руки у власти продолжают дрожать или уже оправились?

– Оправились. Они сделали колоссальную ошибку, объявив 24 сентября, что уже все решено, и никому ни до чего нет дела. И это породило протесты последних семи месяцев. Теперь гайки закручивают обратно, но люди закручиваться не хотят. Идет нормальный процесс разгосударствления гражданского общества. Длинный процесс, надолго. И мне конца его уже не увидеть.

Александр Колесниченко